СПб. 22 июня 1846
Любезнейший Фаддей!
Если я назвал тебя неумышленным виновником происшествия со мною, то это значило лишь, что ты напечатал первую статью о гороскопах1. Приключения же дальнейшие с клеветою Межевича узнал я только из твоего письма.
На другой день после моего письма приехал ко мне Л. В. Д[убельт], был учтив и любезен, но заметил, что Алеша харкал кровью до ареста, и объявил притом, что граф А. Ф. О[рлов] послал его к С. А. К[окошкину] с выговором и с изъявлением надежды, что этого впредь не будет. Я дал почувствовать, что это решение для нас неудовлетворительно, и на другой день написал к нему следующее: "При посещении, которым В[аше] Пр[евосходительство] удостоили меня вчерашнего числа, был я в таком сильном душевном волнении, что не догадался справиться с отпуском моего к вам письма, в котором говорил об известном вам происшествии. В нем сказано: "Я нашел сына моего оскорбленным, осрамленным пред публикою, расстроенным в здоровье, бледного, исхудалого, харкающего кровью". Из сих слов отнюдь не следует, чтоб я называл кровохарканье последствием нанесенной ему обиды. По точному их смыслу, оно могло быть и прежде, и после. Впрочем, болезнь, причиненная человеку неприятностью, может назваться несчастием, а как наименовать поступок того, кто обременяет обидами и оскорблениями страждущего, больного и притом совершенно невинного человека, и потом, для прикрытия своего самоуправства, дерзает употреблять во зло священное имя Августейшего Наследника Престола? - Повторяю сказанное мною в прежнем моем письме. Мы не жаловались и не будем жаловаться тем более, что теперь настает необходимость не в споре с полициею, а в сохранении жизни и в возвращении здоровья моему сыну пользованием его за границею. Но не могу скрыть перед вами, что эта кровная обида и оказанное к страданиям нашим равнодушие нанесли моему сердцу мучительную и неисцелимую рану".
Этим дело кончилось. Врет К[окошкин], что он действовал по приказанию Наследника: он говорит это для своего оправдания. Он должен бы был объявить о том при самом аресте; он не мог бы сказать, что смягчает возмездие по просьбе Л. В. [Дубельта]; и граф А. Ф. [Орлов] не мог бы сделать ему замечание. - Теперь я поотдохнул и оправился, но в первые дни ужасно тяжко было.
2 и рассказал, что ему навязывают Академические ведомости3, которые приносят теперь казне убыток, и требуют с него за то 12 тыс. сер[ебром] в год. Я заметил ему, что вместо упадшей газеты он лучше взял бы газету, стоящую на вершине славы и успеха. Он ошеломел от этого замечания и объявил, что готов взять "Пчелу" за ежегодную плату, обеспеченную верным залогом. Дальнейшее производство отложил он до твоего приезда. Я полагаю, что нам ничего не остается иного делать.
Алеша едет завтра и будет у тебя, вероятно, во вторник или в среду. Он удивительно поправился от одной мысли о свободе и путешествии. Дай Бог здоровья тебе, что ты вызвал меня сюда. Я уже бегу в хомуте "Пчелы" и жду, что оседлает меня какой-нибудь жандарм или истопник. Воля их - но не светла.
Прощай, будь здрав и не забывай друга твоего Н. Греча.
1) 18 мая 1846 г. Булгарин в своем фельетоне "Журнальная всякая всячина" сообщил, что Н. С. Черняев открыл на Лиговке контору, в которой продаются гороскопы. Поскольку Черняев не имел разрешения на открытие конторы, она была закрыта полицией, а Черняев и А. Н. Греч, который заведовал тогда редакцией СП (Булгарин 17 мая уехал из Петербурга), - арестованы. А. Греч через несколько дней был отпущен. См.: Видок Фиглярин. С. 518--521. Булгарин очень болезненно воспринял арест А. Н. Греча. В начале июля он писал Р. М. Зотову: "Происшествие с А. Н. Гречем есть случай, который мог быть только <...> в Византии! Степень литератора и журналиста теперь обозначена. Мы стоим наряду с бродягами, ворами и пьяницами, которых сажают в полицию предварительно, без суда и расправы" (Письма Ф. В. Булгарина к Р. М. Зотову // Лица. М.; СПб., 1995. Вып. 6. С. 427).
2) Ольхин
3) То есть "С. -Петербургские ведомости", издаваемые Академией наук.