Рядъ разнообразныхъ доносовъ. Смерть Бенкендорфа. Некрологъ его въ "Северной Пчеле". Конфиденцiальныя "записки". Булгаринъ о критике своихъ сочиненiй. Милости Булгарину, его болезнь и смерть.
Такъ крепъ Булгаринъ.
Въ 1832 г., въ Москве, появилась баллада "Двенадцать спящихъ будочниковъ". Авторъ ея признается, что гоняется не за славою, a за копейкою. "Меня ободряетъ", писалъ онъ, "примеръ гг. Выжигиныхъ, предъ коими она (баллада) имеетъ важное преимущество: ее можно прочесть несравненно скорее". Для иллюстрацiи искусства, съ которымъ составлена эта пародiя на Булгаринскихъ "Ивана" и "Петра Выжигиныхъ" приведу строфу, рисующую пьянаго квартальнаго:
"И взвиделъ полицейекiй глазъ,
Что въ луже шевелился
Какой-то пьяница; тотчасъ
Мой крюкъ остановился,
Меня къ забору, рекъ, приставь,
А этого скотину
Скорей на съезжую отправь!
Ступай!.. родному сыну
Я пьянства не прощу во векъ!
Какого развращенья
Достигнулъ ныне человекъ!
И все отъ просвещенья! 1)
Въ сборнике Башуцкаго "Наши" была статья "Водовозъ", очень верно и живо рисовавшая тяжелый бытъ этихъ тружениковъ. Кроме принятыхъ по этому поводу меръ, Бенкендорфъ поручилъ Булгарину сочинить и напечатать въ "Северной Пчеле" статью противоположнаго содержанiя. Булгаринъ точно исполнилъ приказанiе: въ статье "Водоносъ" въ розовыхъ и идиллическихъ краскахъ была представлена ихъ счастливая жизнь... {М. Корфъ, "Изъ записокъ", "Рус. Старина", 1899 г., X.}.
Къ этому времени, ознаменованному смертью Лермонтова, относятся полные горькаго сарказма слова Белинскаго: "Лермонтовъ убитъ наповалъ - на дуэли. Оно и хорошо: былъ человекъ безпокойный и писалъ хоть хорошо, но безнравственно, - что ясно доказано Шевыревымъ и Бурачкомъ. Взаменъ этой потери Булгаринъ все молодеетъ и здоровеетъ... Ф. В. (иницiалы Булгарина въ "Северной Пчеле" - М. Л.) ругаетъ Пушкина, печатно, доказываетъ, что Пушкинъ былъ подлецъ, a цензура, верная воле У. (Уварова - М. Л.), мараетъ въ "О. З." все, что пишется въ нихъ противъ Булгарина и Греча. Литература наша процветаетъ, ибо явно начинаетъ уклоняться отъ гибельнаго влiянiя лукаваго Запада"... {А. Пыпинъ, "Белинскiй", II, 127.}.
Около этого же времени, еще въ "Московскомъ Наблюдателе ", Белинскiй такъ отвечалъ на приглашенiе Булгарина критиковать его сочиненiя, а, въ случае похвалы, на согласiе - "сокрушить перо свое и, произнося съ сокрушеннымъ сердцемъ mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, на веки замолчать": "Нетъ, г. Булгаринъ, не бойтесь и пишите на здоровье: даемъ вамъ слово не бранить ничего, что вы напишете, И зачемъ это и къ чему это? Всякiй писатель оканчиваетъ свое поприще темъ, что его перестаютъ, наконецъ, бранить, потому что все убеждаются, что онъ или точно великъ, или лучше не будетъ и писать не перестанетъ. Что же до того, чтобы хвалить васъ... если только вы сдержите ваше обещанiе... намъ такъ хотелось бы оказать русской литературе такую великую услугу... обольщенiе велико... но - пишите, пишите, г. Булгаринъ, a y насъ нетъ силъ на такой подвигъ!.. {В. Г. Белинскiй, "Сочиненiя", изд. Павленкова, I, 792.}.
Очень интересное письмо Булгаринъ написалъ Дубельту въ 1839 году.
Въ "Ведомостяхъ С. -Петербургской Городской полицiи" была напечатана следующая заметка: "Говорятъ, что A. A. Орловъ издаетъ полное собранiе своихъ сочиненiй въ 2-хъ компактныхъ томахъ, въ большую восьмую долю листа, въ два столбца. Въ первомъ томе будетъ помещено: "Погребенiе Ивана Выжигина", "Родословная Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина" и пр. и пр. - прочiя напечатанныя несколькими изданiями сочиненiя и давно уже раскупленныя многочисленными читателями и почитателями A. A. Орлова. Во второмъ томе будутъ напечатаны некоторыя новыя произведенiя знаменитаго романиста и между прочими: "Безпристрастное сужденiе автора о самомъ себе". Къ этому присоединится портретъ автора, гравированный на стали въ Лондоне. Изданiе будетъ большое - и дешевое". {"Ведомости Спб. Город. Полицiи", 1839 г., No 22, прибавленiя.}.
"Выжигиныхъ", a самый тонъ заметки очень походилъ на зазывательную рекламу булгаринской лавочки.
Но въ томъ же нумере была и еще одна непрiятность. Тамъ книгопродавецъ Лисенковъ, между прочимъ, объявилъ, что онъ, какъ издатель сочиненiй Булгарина "считаетъ обязанностью объявить, что замедленiе выхода этой (5-й) части произошло вовсе не отъ него, a отъ самого автора, который по сiе время медленно доставляетъ рукописи; ныне же начальство обязываетъ автора, давшаго контрактъ, окончить свое сочиненiе какъ можно скорее, и потому нетъ сомненiя, что остальная часть скоро выйдетъ въ светъ".
Надо было искать защиты отъ враговъ и, конечно, въ III Отделенiи.
"Все газеты и журналы русскiе - писалъ Булгаринъ Дубельту, - до напечатанiя разсматриваются цензорами, облеченными правительствомъ въ сiе званiе. "Северная Пчела" имеетъ пять цензоровъ {Преувеличенiе - двухъ, что было обыкновенно.}, напротивъ того, "" не имеетъ ни одного, и прибавленiя къ сей газете, заключающiя въ себе литературныя статьи, издаются на ответственности издателя, какъ въ Англiи и Францiи, где существуетъ неограниченная свобода книгопечатанiя. Соответственно-ли это форме нашего правительства и справедливо-ли въ отношенiи къ другимъ журналамъ - судить не мое дело, но, будучи жертвою этой свободы книгопечатанiя въ русскомъ царстве, прибегаю подъ покровительство в. п-ва и прошу обратить вниманiе ваше на злоупотребленiя, которымъ не предвидится конца. Редакторъ "Полицейской Газеты" есть юноша безъ литературнаго имени и безъ всякаго поручительства въ свете. Можно-ли на его ответственность поручать изданiе офицiальной газеты и позволять наполнять газету полицейскую литературными сплетнями и оскорбленiями литераторовъ? Въ какомъ государстве офицiальныя газеты занимаются литературою, рецензiями и полемикою? Нигде въ целомъ мiре! Хуже всего то, что г. Краевскiй, другъ и покровитель редактора "Полицейской Газеты" Межевича, безстыдно осмеливается ссылаться на покровительство вашего превосходительства... {И это было совершенно верно: Краевскiй былъ тогда большимъ другомъ адъютанта Бенкендорфа, полковника Владиславлева, собиравшаго дань съ читающей Россiи своими альманахами "Утренняя Заря".} "Полицейская Газета", не имела права печатать объявленiе книжника Лисенкова въ томъ виде, какъ оно напечатано. Лисенковъ объявилъ ко мне претензiю, a я имею еще большiя претензiи къ нему, и тяжба наша должна производиться на основанiи цензурнаго устава. До окончательнаго решенiя тяжбы формою суда, никто не можетъ принудить меня исполнить требованiя истца, и въ целомъ мiре не печатаютъ решенiй, пока они не наступятъ. Здесь со стороны полицiи явное нарушенiе законовъ! Что же касается до пародiи объявленiя объ изданiи моихъ сочиненiй, то, во-первыхъ, благопристойность и уваженiе къ нравственности публичной долженствовали бы воспретить печатанiе о Ваньке Каине въ "Полицейской Газете", а, во-вторыхъ, сочетанiе Ваньки Каина съ названiемъ моего сочиненiя - есть явное оскорбленiе чести гражданина. Цензурнымъ уставомъ запрещено давать новымъ сочиненiямъ заглавiя, уже вышедшiя въ светъ, безъ согласiя автора, a всемъ известно, что "Иванъ Выжигинъ" написанъ мною. Я сиделъ на гауптвахте не за личности, a за то только, что напечаталъ самую умеренную критику, сочиненiя Очкина, на романъ Загоскина. За шутки надъ сочиненiемъ, a не надъ лицомъ автора, меня угрожали совершеннымъ истребленiемъ! {Къ сожаленiю, неизвестно, когда и по какому случаю Булгарину предстояло истребленiе.} Неужели вся строгость для меня одного, a противъ меня все позволено? На меня печатаютъ пасквили за границей, наполняютъ эти пасквили самыми якобинскими идеями и оскорбленiями противу правительства, и этотъ пасквиль, то есть книга Кенига о русской литературе, допущена въ продажу въ Россiи, a другихъ отставляли отъ службы за напечатанiе невинныхъ статеекъ о Россiи, тогда какъ Мельгуновъ, невредимъ! {Речь идетъ о H. A. Мельгунове, со словъ и указанiй котораго Кенигъ написалъ и издалъ въ Берлине книгу: "Literarische Bildder aus Russland", очень критически относившуюся къ врагамъ Пушкина, въ томъ числе и къ Булгарину.} На меня пишутъ гнуснейшiя вещи въ "Отечественныхъ Запискахъ", "Литературныхъ Прибавленiяхъ къ Русскому Инвалиду" и въ "Полицейской Газете", а я не могу нигде найти суда и расправы. "Отечественныхъ Записокъ" {Въ числе акцiонеровъ былъ и Владиславлевъ.} составили противъ меня заговоръ, и что они сильны, находясь на службе въ цензуре иностранной и въ министерствахъ. Но зная вашу душу и вашъ благородный характеръ, я твердо убежденъ, что в. п-во, для полезнаго примера, примете меры, чтобы Межевичъ, редакторъ "Полицейской Газеты", былъ наказанъ явно, и чтобы y него отняты были средства къ распространенiю сплетней и пасквилей посредствомъ офицiальной газеты. Les moeurs publiques outragées - есть повсюду преступленiе, a публиковать въ "Полицейской Газете" о Ваньке Каине и къ этому гнусному титулу и, впрочемъ, запрещенной книге пришить заглавiе книги живущаго автора не позволено было бы и въ Англiи, и такой поступокъ былъ бы наказанъ тюремнымъ заключенiемъ. - Police correctionelle и King's Bench y насъ нетъ. Куда прибегнуть съ жалобою? Богъ, во благости Своей, далъ васъ и жандармскiй корпусъ! Къ вамъ прибегаю и умоляю о защите! Съ истиннымъ высокопочтенiемъ и безпредельною преданностью честь имею быть в. п-ва, милостиваго государя покорнейшiй слуга
" 2).
Въ начале 1843 года, почти одновременно въ "Отечественныхъ Запискахъ" - добровольнымъ сотрудникомъ-рекламистомъ которыхъ Булгаринъ состоялъ, по свидетельству Белинскаго, не разъ благодарившаго печатно метавшаго громы Фиглярина, - и въ "Литературной Газете" появились статьи, направленныя противъ Булгарина {Въ XXVII томе "Отеч. Зап." былъ разборъ его сочиненiй "Очерки русскихъ нравовъ", въ "Литер. Газете"" Кони велъ жаркую полемику съ Булгаринымъ.}.
Немедленно строчится доносъ въ виде письма къ председателю петербургскаго цензурнаго комитета, кн. Г. П. Волконскому:
"Сiятельный князь,
Милостивый Государь,
"Благоволите заглянуть въ последнюю книжку Отечественныхъ Записокъ и въ последнiй воскресный нумеръ Литературной Газеты! начало всехъ доносовъ Булгарина - M. Л.), но это превосходитъ всякую меру! Конечно, я бы никогда не хотелъ отвечать подобными личностями и бранью, унижающими достоинство человека, дворянина и литератора; но мне ничего не позволяютъ въ цензуре, потому что цензора, которые разсматриваютъ противные мне журналы, находятся въ дружбе и связяхъ съ ихъ издателями и сами или журналисты, или сотрудники журналовъ, и держатся за руки и все состоятъ подъ покровительствомъ г. Комовскаго {Директоръ канцелярiи министра просвещенiя.}, человека близкаго къ министру и мне Питаю себя надеждою, что ваша светлость, по врожденному вамъ правосудiю, безпристрастiю и любви къ истине, прекратите систематическое действiе злобы и зависти и введете литературную войну въ пределы литературныхъ приличiй, удержавъ г. г. цензоровъ въ пределахъ закона. Они думаютъ, что меня можно безнаказанно оскорблять, потому что я полякъ, нигде не служу, сильныхъ родныхъ здесь не имею и никогда не жаловался, - а, между темъ, Карлово стоитъ всемъ костью въ горле - и вотъ составилась партiя, чтобы действовать противъ меня общими силами съ цензорами, за исключенiемъ почтеннаго дворянства Корсакова {Цензоръ, прiятель "Сев. Пчелы".}. Светлейшiй князь, уничтожьте эту паутину! Только загляните въ Литературную Газету и въ Отеч. Записки - увидите, что это за грязь! Не смею долее мучить васъ.
"Съ истиннымъ высокопочитанiемъ и безпредельною преданностью честь имею пребывать
покорнейшимъ слугою
Ф. Булгаринъ" 3).
Кн. Волконскiй почелъ за лучшее совершенно прекратить всякую полемику...
Мера эта была сообщена неофицiально Булгарину, только что объявившему, что Краевскiй унижаетъ Жуковскаго, несмотря на то, что поэтъ - авторъ нашего народнаго гимна... Булгаринъ не нашелъ ничего лучшаго для борьбы съ такимъ охранительнымъ распоряженiемъ, какъ снова написать письмо кн. Волконскому, въ которомъ представилъ уже несколько выдержекъ изъ "Отечественныхъ Записокъ" особенно "неблагонамереннаго" свойства и при этомъ прибавилъ: "съ того времени, какъ вы председательствуете въ комитете, пропускаются вещи, посильнее и почище этихъ". Кроме того, онъ обвинялъ Уварова въ ничегонеделанiи, въ покровительстве либерализму, чего министръ всегда очень боялся; требовалъ особой следственной коммиссiи, передъ которой хотелъ предстать, какъ "доноситель", для обличенiя партiи, колеблющей веру и престолъ; писалъ, что будетъ просить государя разобрать это дело, a если государь не вникнетъ въ него или дело до него не дойдетъ, то онъ попроситъ прусскаго короля довести до сведенiя Николая I все, что ему, Булгарину, необходимо сказать для огражденiя священной особы государя и его русскаго царства. Кончалось письмо угрозой: "я не позволю, чтобы на меня, какъ на собаку, надевала цензура намордникъ!"
"хочетъ, чтобы, наконецъ, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мере, будетъ что-нибудь определенное, a главное - я буду спать спокойно"... Бенкендорфъ получилъ отъ государя приказанiе сделать такъ, какъ будто ничего обо всемъ разсказанномъ не знаетъ {А. Никитенко, "Дневникъ", "Рус Старина", 1889 г., XII, 756--758.}...
Но Бенкендорфъ не исполнилъ приказанiя Николая I и немедленно сообщилъ Булгарину о понесенномъ ими пораженiи. "Si le malheur doit arriver, - сказалъ онъ ему со слезами на глазахъ, - je prierai pour vous comme pour moi même" {С. Шубинскiй, "Письма Ф. В. Булгарина", - "Литер. Вестникъ", 1901'г., II, 170.}.
Бенкендорфу не долго пришлось "хранить" эту тайну: 11 сентября 1844 года его не стало...
Въ "Северной Пчеле" появляется громадная статья: "Графъ Александръ Христофоровичъ Бенкендорфъ". Уже одно начаю достойно вниманiя:
"Въ лице А. X. Веякендорфа государь лишился вернаго и преданнаго слуги, отечество ляшилось нолезнаго и достойнаго сына, человечество - усерднаго поборника...
"Вся Россiя знала А. X. Бенкендорфа и во всехъ семействахъ повторялось имя его или съ благодарностью, или съ надеждою, и служило, какъ будто, порукою спокойствiя и безопасности.
"Званiе шефа жандармовъ, которое А. X. Бенкендорфъ занималъ въ теченiе восемнадцати летъ, сближало его со всеми сословiями народа, и по воле государя, давало средства насаждать повсюду много добра и отвращать зло. Онъ былъ защитникомъ истины, утешителемъ несчастныхъ и страждущихъ; стремился къ добру по влеченiю своего сердца и пользовался важностью своего званiя единственно для содействiя общему благу. Онъ охранялъ всехъ и каждаго отъ злоупотребленiя власти, пресекалъ тяжбы и ссоры средствами миролюбивыми, и гласъ беззащитнаго и угнетеннаго, чрезъ его посредство, всегда свободно доходилъ до священнаго престола. Надежда на безпристрастiе, правосудiе, добродушiе и на приступность его оживляла каждаго; ему были все равны: и бедный и богатый, и высокiй сановникъ и безчиновный, и передъ лицомъ всей Россiи можно сказать утвердительно, что А. X. Бенкендорфъ оправдалъ общую къ себе доверенность и прiобрелъ себе почетное имя въ исторiи отечества и человечества " {"Сев. Пчела" 1844 г., No 218, 26 сентября.}.
Въ одномъ изъ своихъ сочиненiй Булгаринъ писалъ: "гр. Бенкендорфъ былъ ко мне необыкновенно милостивъ, и даже более нежели снисходителенъ, до самой своей кончины. За то и я любилъ его душевно и чту память его, потому что зналъ хорошо его благородную, рыцарскую душу! Со слезами истинной горести положилъ я цветокъ на его могиле" {"Воспоминанiя", 1846 г. III, 368.}.
Въ страхе за свое сиротство после смерти главы "общей маменьки" (такъ Булгаринъ называлъ III Отделенiе... и неуверенности въ твердости при новомъ начальнике второй половины "маменьки" - Дубельта, Булгаринъ спешитъ подслужится преемнику Бенкендорфа.
Скоро онъ почти совсемъ успокоился: Дубельтъ былъ оставленъ гр. Орловымъ на своемъ месте. Но, все-таки возникалъ вопросъ о более или менее легальномъ пути для удовлетворенiя честолюбiя, и Булгаринъ, въ ноябре 1844 г., поступаетъ членомъ-корреспондентомъ спецiальной комиссiи коннозаводства - место, дававшее возможность получать чины и ордена. Отношенiя съ Орловымъ были очень далекiя - надменный графъ предоставлялъ ведаться съ Булгаринымъ Дубельту.
"Отечественныя Записки" продолжали чувствовать добровольца доносчика, что можно вывести изъ его писемъ къ Никитенку. Такъ, 28 ноября 1845 г. онъ пишетъ:
"Отецъ и командиръ Александръ Васильевичъ! Право, не постигаю той удивительной вольности, которою пользуются "Отеч. Записки" и той неприкосновенности, которою обезпеченъ г-нъ Краевскiй! Крыловъ (цензоръ) былъ сегодня y меня и показалъ мне исключенiя изъ статьи объ "Отеч. Запискахъ"! Я решился перенесть судъ повыше и всеподданнейше просить моего личнаго благодетеля, царя православнаго, разрешить: почему Краевскому позволено печатно поносить меня самымъ гнуснымъ образомъ, топтать мое имя въ грязь, употреблять самыя низкiя выраженiя, - a мне запрещено даже защищаться! Дело это должно принять самый серьезный оборотъ, потому что y меня собраны акты. Наконецъ, вывели меня изъ терпенья!
"Прошу покорнейше о возвращенiи метрики моей или свидетельства о крещенiи. Я сообщилъ вамъ вместе съ корректурными листами. Во всемъ покоряюсь вашей воле, скорблю, что долженъ надоедать вамъ - но что же делать? Вольно же вамъ быть честнымъ, умнымъ и благороднымъ человекомъ".
Черезъ полтора года Булгаринъ пишетъ письмо, более решительное, въ которомъ заявляетъ, между прочимъ:
"Я думаю, что не весьма полезно для государя и отечества и пропущенное вами въ "" (1844 г., No 2, смесь, стр. 98), въ которыхъ имя ваше было выставлено въ числе сотрудниковъ: "Богъ на кресте, освещающiй свободу и равенство не однихъ римскихъ гражданъ, но и всехъ людей, какъ членовъ одного семейства, присущаго Его Божественности, - вотъ что победило древнiй мiръ и не перестаетъ развиваться и оплодотворяться въ мiре новомъ". Такихъ и еще посильнее местъ, пропущенныхъ вами въ "Отечественныхъ Запискахъ", еще несколько есть, a потому я удивляюсь, что вамъ вдругъ вздумалось сделать изъ меня человека злонамереннаго, пишущаго противъ правительства!.. Я долженъ буду защищаться, представить на видъ все пропущенное вами въ "Отечественныхъ Запискахъ", которыя помещали более, нежели журналы, где свобода книгопечатанiя (sic!), и вы все утверждали своею подписью. Скажу вамъ откровенно: горе литературе, когда цензора издаютъ журналы или сотрудничаютъ въ нихъ, точно такъ же, какъ горе коммерцiи, когда таможенные занимаются торговлей" {"Изъ архива А. В. Никитенка", "Рус. Старина", 1900 г., I. Въ последнемъ Булгаринъ, конечно, правъ...}.
Годомъ раньше (1846 г.) Булгаринъ подалъ Дубельту записку, озаглавленную: "Несколько правдъ, предлагаемыхъ на благоразсужденiе". Это и есть то "маранье", на которое онъ указывалъ въ приведенномъ уже выше письме къ Дубельту отъ 1846 г. Большая часть "Правдъ" посвящена Уварову. Кроме того, зная постоянныя натянутыя отношенiя министровъ съ III Отделенiемъ, Булгаринъ самъ немного полиберальничалъ, бросивъ въ ихъ огородъ несколько, правда, меткихъ камешковъ.
Вотъ некоторые изъ нихъ:
"Отъ системы укрывательства всякаго зла и отъ страха ответственности одному за всехъ, выродилась въ Россiи страшная система министерскаго деспотизма и сатрапства генералъ-губернаторовъ"...
"Комиссiя - есть комиссiя отказовъ".
"У насъ какая ответственность министровъ? Ихъ отчеты! Никто! -- Пишутъ, что угодно. На бумаге блаженство, въ существе горе! Сами чиновники, составляющiе отчеты, смеются надъ этой поэзiей, какъ они называютъ Chef d'oeuvres этой поэзiи - это отчеты министерства просвещенiя!"
"... Въ администрацiи, или управленiи государства, сводъ законовъ и собранiе законовъ не имеютъ ни малейшей силы и подчиняются ".
"Я не доносчикъ - пишетъ Булгаринъ - но стоитъ разспросить хоть одного благонамереннаго грамотнаго человека, онъ укажетъ такiя вещи, за которыя и въ Англiи посадили бы въ тюрьму. Люди поумнели: тайныхъ обществъ не составляютъ, но всемъ, хотя мало знакомымъ съ литературою, известно, что y насъ существуетъ чрезвычайно сильная партiя, подъ покровительствомъ могущественнаго чиновника въ министерстве просвещенiя, действующая въ духе коммунизма и правилъ нечестиваго либерализма. У меня бездна жалобъ, даже отъ епископовъ, но это не мое дело! Известный (?) литераторъ и академикъ Борисъ Федоровъ представилъ мне некоторыя выписки, покровительство, и ее никто не дерзаетъ затронуть, темъ более, что она привязала къ себе и матерiальными интересами. Мне объ этомъ не следуетъ распространяться, чтобъ не подумали, будто я действую по духу литературной вражды; но возьмите, если угодно, отъ меня выписки Бориса Федорова и разспросите его, не стращая, a лаская, - уверенъ, что ужаснетесь"!
Надо-ли говорить, что "могущественный чиновникъ въ министерстве просвещенiя", т. е. гр. Уваровъ, былъ столько же прикосновененъ къ либеральнымъ людямъ конца 40-хъ годовъ, сколько Булгаринъ былъ представителемъ польской партiи...
Довольно интересна четвертая "правда":
"Во всей Польше бунты и заговоры! Ужели есть хотя одинъ такой дуракъ въ Польше, чтобъ верилъ, будто возстанiе можетъ победить благоустроенныя армiи трехъ государствъ? Сомневаюсь! Ведетъ въ пропасть Отчаянье - это порохъ, a искры брошены извне. Въ 1789 году и въ 1830 году, когда западнымъ революцiонерамъ надобно было сделать диверсiю на северъ, - они подожгли Польшу. Исторiя - то же, что математика: по двумъ известнымъ неизвестное. Заговоры и бунты въ Польше, a огонь тлеетъ теперь въ Германiи, въ Пруссiи и Австрiи. Я не пророкъ, но увидите, что откроется по следствiю, если только на следствiи будетъ хотя одинъ дальновидный человекъ! Искры брошены изъ Кенигсберга, Кельна и изъ Венгрiи, иначе быть не можетъ? Польскiе эмигранты - если участвуютъ, то второстепенно. Я убежденъ, что въ Германiи приготовляется революцiя, и поляковъ возмутили, чтобъ занять державы. По моему мненiю, ничего нетъ легче, какъ управлять поляками. Народъ живой, легковерный, удобовоспламенимый: съ ними надобно какъ съ детьми, въ игрушки, надобно занять ихъ страсть къ деятельности и ихъ воображенiе. Все зависитъ отъ выбора людей, которые бы не уничижали заплакалъ, когда услышалъ, что Писареву (кiевскому) дали ленту! Но теперь не въ томъ дело. Главное въ томъ, что - я полагаю - Польша взбунтована Германiей и Венгрiей, и въ Пруссiи что-то готовится недоброе. И теперь именно раздражаютъ донельзя остзейцевъ!!! Какая польза отъ того, что я говорю правду? Ровно никакой! Въ начале польскаго бунта (въ 1831 г.), когда я составилъ изъ 3-хъ отрывковъ газетъ такую реляцiю о возстанiи, что князь Любецкiй верилъ, якобы она составлена въ Варшаве нашимъ тамъ агентомъ, графъ Бенкендорфъ обещалъ мне золотыя горы, которыхъ я вовсе не хотелъ и не требовалъ. Онъ хотелъ выслать меня въ Варшаву, вместо графа Гауке, для усмиренiя умовъ, и ужъ, конечно, я много сделалъ бы добра, - меня не признали способнымъ! Писака бо есть! Когда наши шли на Варшаву, я написалъ къ Бенкендорфу: "зачемъ хотите пробивать лбомъ стену, когда можете переправиться чрезъ Вислу на прусской границѣ, и подойти къ Варшаве отъ Воли!" {Эти слова надо рекомендовать особому вниманiю распространителямъ легенды о польской партiи съ Булгаринымъ во главе.}. Бенкендорфъ задушилъ меня въ объятiяхъ, - a все я остался нулемъ: словеса нуля -- пойдутъ на ветеръ, почитаю долгомъ высказать то, что по моему мненiю полезно моему государю, которому я присягнулъ служить верою и правдою!
"Тутъ можно было бы и много пояснить,
"Да чтобъ гусей не раздразнить!" 4).
"Литература и цензура", которой ему хотелось добить Уварова. Тутъ рекомендовалось обратить на министерство народнаго просвещенiя сугубое вниманiе, и проводилась та мысль, что въ цензора должны назначаться столбовые дворяне, единственно способные противиться идеямъ коммунизма и революцiонному духу... Не было недостатка и въ доносахъ на техъ отдельныхъ цензоровъ, которые когда-либо сталкивались съ Булгаринымъ {Ibidem, 501--505.}.
Все это принималось къ сведенiю, иногда - къ исполненiю...
Въ 1848 г. Булгаринъ въ деломъ ряде доносовъ III Отделенiю набросился на "Современникъ" и въ сообществе своего ближайшаго начальника - директора канцелярiи конно-заводскаго управленiя - распространялъ всякiя клеветы на этотъ журяалъ, только что похоронившiй Белинскаго. Надъ "Современникомъ" то собиралась гроза, то, благодаря связямъ Панаева, вдругъ прояснялось, но безоблачно и спокойно никогда не было.
Но 1848-й годъ, разбудившiй общество громомъ европейскихъ событiй, былъ y насъ годомъ пробуждавшагося самосознанiя. Въ глазахъ русскаго общества "Северная Пчела" и Булгаринъ все более и более вырисовывались во весь ростъ. Девятилетняя работа въ Петербурге "неистоваго Виссарiона" тоже отчасти способствовала этому. и вотъ Булгаринъ решается поведать мiру свое исключительное положенiе "Весьма замечательно, - писалъ онъ, - что все журналы, сколько ихъ ни было въ теченiе двадцати шести летъ, начинали свое поприще, продолжали и кончали его - жестокою бранью противъ моихъ литературныхъ произведенiй. Все мои сочиненiя и изданiя были всегда разруганы, и ни одно изъ нихъ до сихъ поръ не разобрано критически, по правиламъ науки. Нигде еще не представлено доказательствъ, почему такое-то изъ моихъ сочиненiй дурно, чего я долженъ избегать и остерегаться. О хорошей стороне - ни помина! Какая бы нелепость ни вышла изъ печати, господа журналисты всегда утверждаютъ, что все же она лучше, нежели мои сочиненiя" {"Воспоминанiя", I, предисловiе.}.
Эта самооценка - лучшее свидетельство въ пользу русской литературы. Ради правды его приходится даже смягчить: некоторые органы и журналисты по отношенiю къ Булгарину вполне повторяли слова:
За то, что хвалитъ онъ кукушку...
Известенъ тогдашнiй правительственный взглядъ на Гоголя... Когда великаго сатирика не стало, Булгаринъ выступилъ съ выраженiемъ этого взгляда и все, что ему противоречило, направилъ куда следуетъ.. Такъ, онъ далъ понять неуместность траурной каймы въ "Москвитянине", онъ раздулъ значенiе тургеневской статьи и добился ареста Ивана Сергеевича. 22 апреля 1852 г. Никитенко прямо записываетъ: "теперь известно, что причиною всей беды было донесенiе Мусина-Пушкина (председателя петербургскаго цензурнаго комитета, не пропустившаго статью Тургенева въ Петербурге - М. Л.), подвигнутаго на это Булгаринымъ" {"Рус. Старина", 1890 г., III, 647.}. Русское общество до того свыклось съ силою Булгарина, что сейчасъ же вследъ за печатнымъ возраженiемъ ему, написаннымъ по поводу каймы Погодинымъ, въ Москве разнесся слухъ объ аресте редактора "Москвитянина" именно за такой ответъ {Ibidem, 86--92.}. Тогда это оказалось уткой, но, немного спустя, благонамеренный Погодинъ былъ, действительно, взятъ подъ надзоръ полицiи за неодобрительный отзывъ о драме гофъ-драматурга Кукольника - "Денщикъ". Булгаринъ изъ себя выходилъ, доказывая опасность подобной критики патрiотической пьесы и достигъ своего {Н. Барсуковъ,
Спустя годъ. Булгаринъ подалъ Дубельту записку о необходимости учредить сыскной приказъ... "Полицiя наша не въ силахъ исполнять то, что требуется отъ полицiи въ благоустроенномъ государстве" - такъ начиналась эта замечательная бумага.
"У насъ нетъ безподобнаго французскаго заведенiя Police de Sûreté или, какъ было въ старину въ Россiи, сыскного приказа, a это первая потребность въ благоустроенномъ государстве". Заканчивался этотъ проектъ словами: "Начальникомъ сыскного приказа долженъ быть такой зверь, какъ былъ y насъ Эртель; вотъ образецъ! A сыскной приказъ, право, нужнее лишнихъ комитетовъ и департаментовъ" {н. с., 409--500.}...
Дубельтъ не забывалъ Булгарина: въ 1846 г. онъ получилъ чинъ надворнаго советника, въ мае 1847 г. "во вниманiе къ отлично усердной и ревностной службе высочайше повелено, по положенiю комитета министровъ, не считать препятствiемъ къ полученiю пенсiй и другихъ наградъ, кроме знака отличiя безпорочной службы, отставки его въ 1811 г., по худой аттестацiи, отъ службы"; въ 1848 г. - "во вниманiе къ отличному усердiю и особымъ трудамъ" пожалованъ въ коллежскiе советники; въ 1850 г. - "въ награду отлично усердной и ревностной службы" пожалованъ, согласно удостоенiю комитета министровъ, подаркомъ по чину; въ 1852 г. "за отлично усердную службу" произведенъ въ статскiе советники {"Матерiалы для бiографiи Ф. В. Булгарина", "Литер. Вестникъ", 1901, IV.}.
Въ сентябре 1850 г. Булгаринъ писалъ Гречу, что гр. Орловъ обещалъ ему похлопотать y князя Ширинскаго-Шихматова о разрешенiи "Северной Пчеле" печатать частныя объявленiя {"Древняя и Новая Россiя" 1876 г., I, 99.}. Надо думать что министръ не согласился, потому что Орловъ не особенно настаивалъ.
Не прекращая ни на одинъ день своей "спецiальной" деятельности, Булгаринъ вступаетъ въ новую полосу русской жизни, начавшуюся съ паденiемъ Севастополя.
Въ 1857 г. его разбилъ правостороннiй параличъ, a 1-го сентября 1859 г. русская литература вздохнула свободнее, будучи уверенной, что мешать прежнюю грязь въ новую, все-таки, более чистую струю жизни уже некому: семидесятилетнiй Булгаринъ отошелъ въ вечность, въ чине действительнаго статскаго советника, пожалованнаго ему при отставке въ 1857 г.
не ошибался: "все грамотные люди въ Россiи знали о его существованiи", но никто не ценилъ его по его собственной оценке. "Съ техъ поръ, - писалъ онъ еще въ 1846 г. - какъ я началъ мыслить и разсуждать, я мыслю вслухъ и готовъ былъ бы всегда печатать во всеуслышанiе все мои мысли и разсужденiя. Душа моя покрыта прозрачною оболочкою, чрезъ которую каждый можетъ легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожилъ въ безъ занавесей"... Все знали, что на самомъ деле было совсемъ не такъ, что вслухъ Булгаринъ никогда не думалъ, a всегда нашептывалъ; что разсужденiя и мысли свои писалъ "конфиденцiально"; что душа его покрыта сетью человеческихъ бедъ и страданiй; что значительную часть своей жизни онъ прожилъ въ "мрачномъ" доме, где, кроме оконныхъ занавесей, было всегда достаточно всякихъ таинственныхъ завесъ...
Примечания
1) Цитирую по работе г. Барсукова о Погодине, т. IV, стр. 12.
2) А. Пятковскiй, "Изъ исторiи нашего литературнаго и общественнаго развитiя", изд. 1888, II, 226--227.
3) "Отчетъ Импер. Публ. Библiотеки за 1892 годъ", Спб., 1895 г., приложенiя, 58--60.
4) М. Сухомлиновъ, н. с., 491--497. Курсивъ мой.