Отношенiя къ Булгарину цензурнаго ведомства.
Иначе относилось къ Булгарину министерство народнаго просвещенiя, стоявшее y цензурнаго руля. Князь Ливенъ по своей безусловной честности, a графъ Уваровъ по злобе на Фиглярина, не разъ причинявшаго ему непрiятности, не делали сколько-нибудь значительныхъ исключенiй для премированнаго писателя. Пользуясь неофицiальностью занимаемой имъ должности при Бенкендорфе и Дубельте, цензора иногда вымещали на его сочиненiяхъ и изданiяхъ свои страданiя по его же доносамъ на ихъ промахи, и Булгарину доставалось почти такъ же, какъ и прочимъ. Правда, онъ при всякомъ удобномъ случае цензировался въ месте своей приватной службы... Но случаевъ этихъ было не такъ много, потому что Бенкендорфъ и Орловъ были слишкомъ ленивы, чтобы читать сочиненiя Булгарина, къ тому же еще часто рукописныя, a Дубельтъ - слишкомъ занятъ для этого. Не легче было Булгарину и при другихъ двухъ министрахъ: кн. Ширинскiй-Шихматовъ имелъ съ нимъ счеты по его прошлымъ доносамъ, А. С. Норовъ относился къ нему съ чувствомъ брезгливости.
Для иллюстрацiи этихъ отношенiй приведу несколько писемъ Булгарина къ цензорамъ, относящихся къ различнымъ эпохамъ.
Въ 1828 г. П. И. Гаевскiй не хотелъ пропустить статью Булгарина "Литературныя шутки. Переписка Асмодея съ Мефистофелемъ о разныхъ литературныхъ диковинкахъ", въ которой тотъ отвечалъ задевшему его за живое Шевыреву. Булгаринъ пишетъ:
"Милостивый Государь, Павелъ Ивановичъ, съ величайшимъ прискорбiемъ узналъ я изъ вашей записки, что вы и Константинъ Степановичъ {Другой цензоръ - К. С. Сербиновичъ.} соглашаетесь на напечатанiе критики на стихи Шевырева въ "Сыне Отечества", a не въ "Пчеле", потому что "Пчелу" все читаютъ. Но я вовсе не намеренъ скрываться съ критиками, a какъ въ "Пчелу" по моему входятъ критики, a виды и формы критикъ не означены закономъ, то и не вижу причины, почему нельзя печатать сей безделки. Если вы найдете въ критике что-либо противозаконное, или заметите личность, прошу отметить; хотя я не нападаю вовсе на лица, но готовъ смягчить, что вамъ покажется излившимъ. Имени Шевырева не могу не поместить, ибо, во-первыхъ, это ни однимъ въ мiре закономъ не запрещено, а во-вторыхъ, имя Шевырева не есть палладiумъ русской словесности. Вамъ, конечно, некогда читать всехъ журналовъ, но я не думаю, чтобы министерство и высшее правительство было настолько несправедливо, чтобы решилось запретить мне писать критики, когда мое имя поносятъ въ московскихъ журналахъ и лишаютъ меня всего. Такъ, цензура не запрещала упоминать о имени сочинителя Сочиненiй Ф. Булгарина, и я думаю, что человекъ, который подписываетъ свое имя подъ стихами, не требуетъ самъ, чтобъ объ немъ молчали! Если форма и родъ критики моей кажутся вамъ забавными, или смешными, то я объявляю торжественно, что я неспособенъ писать скучныхъ и педантичныхъ критикъ, a хочу, чтобъ мои читатели смеялись, a не зевали. Цель всегда ставится одна и та же: исправленiе словесности {Булгаринъ вечно твердилъ, что цель его литературной работы одна - исправленiе словесности!..}. Если г. Олинъ {Олинъ - тогдашнiй переводчикъ-поэтъ. Очевидно, y него съ Булгаринымъ произошелъ какой-то конфликтъ.} хочетъ жаловаться, какъ вы изводили сказывать, то я былъ бы весьма радъ этому и тогда представилъ бы его критику на Освобожденный Іерусалимъ, переводъ А. С. Шишкова, нашего министра {Тогда еще несмененнаго.}, где г. Олинъ изволитъ смеяться и шутить надъ переводчикомъ. При семъ честь имею приложить Вестникъ Московскiй, где меня разругалъ г. Шевыревъ, не скрывая моего имени. За особенную милость почту, если вы соблаговолите решить сiе дело поскорее и возвратите мне критику съ замечанiями своими. Во всякомъ случае, однакожъ, я долженъ уведомить васъ, что, повинуясь во всемъ воле цензоровъ, я никакъ не могу согласиться на следующее. чтобы кто-нибудь, кроме меня, распоряжался, что должно, a что недолжно быть печатано въ "Пчеле", исключая статей, кои по законамъ цензуры не могутъ быть нигде напечатаны. Второе, чтобы критики были писаны сухо, какъ будто веселость составляетъ личность. Смеются и смеялись всегда надъ глупыми сочиненiями, не трогая лица, т. е. частной жизни автора. Третье, чтобъ не упоминать о лицахъ критикуемыхъ авторовъ, т. е. чтобы не называть ихъ по имени. - Наша осторожная цензура довела насъ до того, что всехъ насъ ругаютъ, a намъ не позволяютъ отвечать на томъ основанiи, что "Пчелу" все читаютъ! Прошу васъ заглянуть въ каждую книжку где мое имя светится въ статье, которая имеетъ заглавiе Хамелеонистика, хотя всякому известно, что Славянина, врагъ Булгарина, но вовсе не принципiальный.} выводитъ на сцену отдельныя фразы, писаныя за несколько летъ передъ симъ, и, сбивъ все въ кучу, выставляетъ меня хамелеономъ.
"Я вамъ долженъ сознаться, что столь жестокiе и несправедливые поступки перевернули во мне всю внутренность, и я истинно заболелъ. На меня мне ничего нельзя, потому что мою газету все читаютъ, сухо, чтобъ не читали. Вотъ что мне предназначается!
"Я прошу васъ покорнейше решить сiе дело, какъ вамъ заблагоразсудится, но только скоро, чтобъ я могъ принять свои меры для защиты своей, очищенiя литературы и пути моимъ способностямъ - ибо я писать сухо ни за что не решусь, a скорее откажусь отъ всего на свете".
Письмо это очень характерно во многихъ отношенiяхъ: во-первыхъ, ясна "спецiальность" Булгарина, имъ самимъ выраженная; во-вторыхъ, несомненна уверенность въ защите со стороны III Отделенiя, благодаря которой, трусливый Булгаринъ пишетъ очень резко и решительно, хотя все сплошь лжетъ; торжественное заявленiе его о невмешательстве въ "Пчелу" постороннихъ Гаевскiй, конечно, умелъ оценить; въ-третьихъ, наконецъ, оно иллюстрируетъ состоянiе цензуры.
Следующiя письма будутъ не менее интересны во всехъ трехъ отношенiяхъ.
Пропустивъ статью о Шевыреве {Она напечатана въ No 37 "Сев. Пчелы" за 1828 г.}, Гаевскiй, въ конце декабря того же года, уже при кн. Ливене, не разрешилъ для "Сына Отечества" статью Булгарина: "О новыхъ метеорологическихъ явленiяхъ въ русской литературе" - тоже полемическаго характера. Булгаринъ действуетъ еще более решительно:
"Милостивый государь, Павелъ Ивановичъ, всегда, какъ только я представлялъ вамъ статьи моего сочиненiя, вы старались по возможности найти въ нихъ что-либо къ помарке. Личная ваша ко мне ненависть мне известна и уже обнаруживалась въ тысяче случаевъ. Пока К. С. Сербиновичъ и В. И. Семеновъ цензировали наши журналы, и правительство, и публика, и мы были довольны {"Мы" - это Булгаринъ и Гречъ.}. Вы же, напротивъ того, изыскиваете случаи, чтобы унизить меня передъ моими противниками. Я представлю начальству все, что именно было противъ меня въ "Московскомъ Вестнике" и въ "Славянине", и буду просить, чтобъ сравнили съ темъ, что мне запрещали и запрещаете. Вы требуете отъ насъ какой-то школьной сухости, изгоняете всякую шутку, всю веселость, какъ будто статьи должны быть писаны по нраву цензора, a не по законамъ. Въ каждомъ вашемъ поступке я замечаю закоренелую ко мне ненависть. Извольте представлять эту статью, куда угодно. Я буду оправдываться и представлю все, что цензура пропустила противъ меня. Я не могу писать связно и высказать всего, чтобы хотелъ, ибо память всехъ этихъ обидъ, притесненiй и оскорбленiй, которыя я принялъ отъ васъ, лишаетъ меня присутствiя духа. Поверьте, что съ документами въ рукахъ я найду правосудiе y подножiя трона нашего августейшаго монарха противъ вашихъ притесненiй, которыя испытую я когда только вы имеете случай показать власть свою надъ моими сочиненiями. - Отъ самаго начала нашихъ изданiй правительство никогда не находило ничего вреднаго въ моихъ сочиненiяхъ, и даже самъ А. И. Красовскiй признавалъ, что я пишу въ духе цензуры и правительства. Вы одинъ {Подчеркнуто три раза.}, по личной ненависти, угнетаете меня" {"Цензурныя дела, переданныя въ 1892 г. изъ министерства народнаго просвещенiя въ Император. публ. библiотеку и хранящiяся тамъ въ рукописномъ отделенiи" No 4 - "Письма разныхъ лицъ къ П. И. Гаевскому".}.
"Фаддей Булгаринъ проситъ покорнейше почтеннаго цензора, которому достанется читать рукопись 2-й части "Записокъ Чухина", о нижеследующемъ:
"1) Еслибъ какое место показалось ему сомнительнымъ, то не иначе вымарывать, какъ прочитавъ главу до конца, ибо каждое предложенiе развернуто y меня и выведено въ пользу истины, нравственности, религiи и существующаго порядка вещей въ Россiи. Затемъ предложенiе не должно быть принимаемо отдельно, но въ общности съ последствiемъ.
"2) Все поправки почтеннаго цензора принимаю безспорно, хотя въ сочиненiи моемъ, кажется, нетъ ничего такого, чтобъ не могло быть сказано всенародно. Но прошу покорнейше не исключать целыхъ перiодовъ. И такъ, уже оглядываясь на все четыре стороны при сочиненiи этого романа, я исключилъ все, что только могло возбудить не только двусмыслiе, но даже сомненiе въ строгихъ судьяхъ нашей зачахлой литературы!
"3) Было время тяжелое, во время Магницкаго и Аракчеева, но ни одна моя статья въ то время не была запрещена даже Красовскимъ, и все романы прошли безъ помарокъ и безъ преследованiй! Ужели я сделался хуже? Господи Боже! Хочу только правды и никогда не шелъ противъ видовъ правительства, что до сихъ поръ было имъ признано.
"Почтенные господа цензоры, будьте справедливы! И для васъ есть потомство!"
" предковъ "...
Въ 1844 г" онъ пишетъ тому же Никитенку:
"Почтеннейшiй Александръ Васильевичъ! Покойный графъ Ростопчинъ сказалъ весьма справедливо: on ne fait pas du fromage dans le pays des anthropophages, a еще ближе къ цели сказалъ знаменитый Клемперъ сказочному Музеусу, прiехавшему въ Россiю на жительство, по приглашенiю императрицы Марiи Феодоровны: In Russland muss man nicht schreiben, aber bloss verdauen, т. е. въ Россiю ездятъ не для того, чтобы писать, но чтобъ упражняться въ пищеваренiи! A мы, глупцы, пишемъ! Для потехи покажу вамъ несколько корректурныхъ листовъ "Пчелы", подписанныхъ первыми членами сената - Іермандады {Цензурный комитетъ.}, Крыловымъ и Фрейгангомъ! Это уже такъ мило, что и сердиться нельзя! Тщательно храню я эти листы для исторiи нашtй литературной эпохи. Но разве съ одной стороны горе? Понимаетъ-ли наша публика дело? Вотъ вашъ хозяинъ Спасской мызы {Купецъ Беклешовъ.} пришелъ ко мне объявлять свое неудовольствiе за напечатанiе его имени въ фельетоне "С. Пчелы" и сообщилъ некоторыя поправки насчетъ цены и проч. Пишу къ вамъ объ этомъ для того, чтобы вы видели, въ какомъ положенiи я нахожусь! Не будь милости Божьей, царской милости, то хоть прочь беги! Никемъ, никому и никогда угодить нельзя! Между темъ, я одинъ изъ первыхъ воспользуюсь омнибусомъ, чтобъ навестить васъ на даче и пожать вамъ дружески руку. После смерти П. А. Корсакова - вы остались одинъ въ цензуре. Да хранитъ васъ Господь отъ всехъ злыхъ навожденiй и да поможетъ переносить тяжкое бремя, о чемъ умоляетъ Всевышняго верно и искренно любящiй васъ и преданный вамъ Ф. Булгаринъ" {"Изъ архива А. В. Никитенко", "Рус. Старина", 1900 г., IV, 174, 176.}.