Отношенiя къ Булгарину Бенкендорфа, императора Николая I, Дубельта и гр. Орлова.
Иное отношенiе виделъ Булгаринъ со стороны Бенкендорфа, Дубельта и гр. А. Ф. Орлова. Нельзя сказать, чтобы они носили его на рукахъ, но во всякомъ случае всемъ своимъ положенiемъ Булгаринъ обязанъ этимъ людямъ и особенно двумъ первымъ. Если за резкую критику "Юрiя Милославскаго" Булгаринъ былъ посаженъ подъ арестъ; если Бенкендорфъ просилъ Уварова унять ругательства литераторовъ и, какъ на образецъ площадной брани, указывалъ на статью Булгарина въ "Москвитянине", -- то, во-первыхъ, такихъ случаевъ въ сорокалетней деятельности Булгарина было всего два-три, a во-вторыхъ, надо же было сколько-нибудь считаться и съ общимъ о немъ мненiемъ. После каждаго акта немилости Булгаринъ съ уверенностью ожидалъ возмещенiя претерпеннаго имъ горя и - надо отдать должное Бенкендорфу, - всегда получалъ его аккуратно.
Въ томъ же году Булгаринъ выпустилъ свой третiй романъ - "Петръ Ивановичъ Выжигинъ", и по этому поводу есть очень интересное письмо его къ Бенкендорфу.
Прося последняго походатайствовать у государя "соизволенiя украсить списокъ подписавшихся на сiю книгу священнымъ именемъ его императорскаго величества", Булгаринъ такъ мотивировалъ свою просьбу: "таковая высокомонаршая милость была бы во всякое время и для каждаго писателя неоцененною, но ныне будетъ для меня новымъ живительнымъ благотворенiемъ великаго монарха. Ныне, когда многiе изъ соотечественниковъ моихъ, по справедливости, лишились милостей своего государя (благодаря вспыхнувшему возстанiю поляковъ - М. Л.), да позволено мне будетъ показать свету, что я все счастiе жизни своей полагаю въ благосклонномъ взоре всеавгустейшаго монарха, и что великiй государь не считаетъ меня недостойнымъ своего взора. Упавшiе духомъ верные поляки воскреснутъ, когда увидятъ, что ихъ соотечественникамъ открыты пути трудами и тихою жизнью къ монаршимъ милостямъ". Соизволенiе было дано, романъ представленъ, авторъ награжденъ вторымъ бриллiантовымъ перстнемъ {"Рус. Старина" 1896 г., VI, 565.}.
Но Булгарину нужно было, очевидно, доиграть роль успокоителя "верныхъ поляковъ", такъ ловко выдуманную въ драме тогдашнихъ политическихъ событiй, - и вотъ въ "Северной Пчеле" публикуется ко всеобщему сведенiю о милостивомъ вниманiи государя, о томъ, что въ "г. ген. -ад. А. X. Бенкендорфе всякiй благонамеренный человекъ всегда находитъ покровителя своимъ трудамъ и представителя (?) высочайшаго престола"; что "государь императоръ изволилъ отозваться, что его величеству весьма прiятны труды и усердiе Булгарина къ пользе общей, и что государь, будучи уверенъ въ преданности его къ его особе, всегда расположенъ оказывать Булгарину милостивое свое покровительство" {"Сев. Пчела", 1831 г., No 2.}.
Все это было деломъ рукъ Бенкендорфа. Недавно опубликованныя извлеченiя изъ переписки съ нимъ императора Николая I не оставляютъ сомненiя въ личныхъ отношенiяхъ государя къ Булгарину. Не любившiй грубой лести, Николай I прекрасно понималъ мотивы постояннаго булгаринскаго пресмыкательства.
Въ 1830 году Пушкинъ выпустилъ VII главу "Онегина". Булгаринъ поспешилъ съ ожесточенiемъ на нее наброситься: "Северная Пчела" доказывала, что здесь "ни одной мысли, ни одного чувствованiя, ни одной картины, достойной воззренiя. Совершенное паденiе, chute complète! Итакъ, надежды наши исчезли!"
Какъ только Николай I прочелъ этотъ фельетонъ, онъ пишетъ Бенкендорфу: "Я забылъ вамъ сказать, любезный другъ, что въ сегодняшнемъ нумере "Пчелы" находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная противъ Пушкина; къ этой статье, наверное, будетъ продолженiе: поэтому предлагаю вамъ призвать Булгарина и запретитъ ему отныне печатать какiя бы то ни было критики на литературныя произведенiя; и если возможно, запретите его журналъ" {Курсивъ мой.}.
Любопытенъ ответъ Бенкендорфа;
"Приказанiя вашего величества исполнены: Булгаринъ не будетъ продолжать свою критику на Онегина.
"Я прочелъ ее, государь, и долженъ сознаться, что ничего личнаго противъ Пушкина не нашелъ; эти два автора, кроме того, вотъ уже года два въ довольно хорошихъ отношенiяхъ между собой (!). Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается надъ темъ, что путешествiе за кавказскими горами и великiя событiя, обезсмертившiя последнiе годы, не придали лучшаго полета генiю Пушкина. Кроме того, московскiе журналисты ожесточенно критикуютъ Онегина {Надеждинъ въ "Телескопе", Н. Полевой въ "Московскомъ Телеграфе".}.
"Прилагаю при семъ статью противъ Дмитрiя Самозванца, чтобы ваше величество видели, какъ нападаютъ на Булгарина {"Дмитрiй Самозванецъ" вышелъ одновременно съ VII главой "Онегина". Обрушилась на него "Литературная Газета".}. Если бы ваше величество прочли это сочиненiе, то вы нашли бы въ немъ много очень интереснаго и въ особенности монархическаго, a также победу легитимизма. Я бы желалъ, чтобы авторы, нападающiе на это сочиненiе писали въ томъ же духе, такъ какъ сочиненiе - это совесть писателей".
На это государь отвечалъ:
"Я внимательно прочелъ критику на Самозванца и долженъ вамъ сознаться, что такъ какъ я не могъ пока прочесть более двухъ томовъ и только сегодня началъ третiй, то про себя или въ себе размышлялъ точно такъ же. Исторiя эта, сама по себе, более чемъ достаточно омерзительна, чтобы не украшать ее легендами отвратительными и ненужными для интереса главнаго событiя. A потому съ этой стороны критика мне кажется справедливою.
"Напротивъ того, въ критике на Онегина только факты и очень мало смысла; хотя я совсемъ не извиняю автора, который сделалъ бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его Полтава. Впрочемъ, если критика эта будетъ продолжаться, то я, ради взаимности, буду запрещать ее везде" {"Выписки изъ писемъ гр. Бенкендорфа къ императору Николаю I о Пушкине", сборникъ "Старина и новизна", Спб., 1903 г., VI, 7--10.}.
"И если возможно, запретите его журналъ"... Что это означало? Не решалъ-ли Николая I лично все случаи возможнаго и невозможнаго? И почему на этотъ разъ решенiе отдано вдругъ Бенкендорфу? Ответить на эти вопросы не трудно. Закрывъ "Северную Пчелу", правительство оставалось само и оставляло русское общество совершенно безъ ежедневнаго органа. Моментъ и положенiе делъ, требовавшiе даже и тогда серьезнаго обсужденiя. Съ другой стороны, государь зналъ, что "Северная Пчела" находится подъ особеннымъ попеченiемъ Бенкендорфа, a въ тотъ моментъ главноуправляющiя III Отделенiемъ игралъ особенно выдающуюся роль: на западной границе шла усиленная работа...
Всегда боявшiйся чужого литературнаго успеха и потому набрасывавшiйся постоянно съ ожесточенiемъ на всякую литературную новинку, Булгаринъ не могъ переварить и успеха только что вышедшаго романа Загоскина, когда самъ кропалъ своего "Дмитрiя Самозванца". Въ трехъ нумерахъ "Северная Пчела" всячески критиковала "Юрiя Милославскаго", a въ заключенiе решилась даже написать:
"Советуемъ ему (автору) не верить темъ, которые станутъ въ глаза хвалить его, и уверять, что онъ рожденъ для сочиненiй въ семъ роде; советуемъ ему оставить исторiю и древности въ покое и заняться сочиненiемъ романовъ изъ нынешняго дворянскаго, купеческаго и более мужицкаго быту, да попросить какого-нибудь семинариста выправлять его рукопись до отдачи въ типографiю. Право, не хорошо писать и печатать книги такимъ образомъ" {"Сев. Пчела", 1830 г., No 9.}.
Обыкновенно осведомленный о всякихъ теченiяхъ и волненiяхъ наверху, на этотъ разъ Булгаринъ сильно влопался: "въ глаза хвалилъ и уверялъ" Загоскина, что онъ рожденъ для сочиненiй въ роде "Милославскаго", прежде многихъ другихъ самъ Николай I... "Немедленно онъ приказалъ Бенкендорфу - разсказываетъ Гречъ - унять Булгарина. Бенкендорфъ поручилъ это мягкосердному фонъ-Фоку, a этотъ объявилъ Булгарину очень легко, что нужно смягчить критику и, по крайней мере, не называть автора по имени. Булгаринъ принялъ къ сведенiю только последнюю часть совета и написалъ вновь презлую статью на Загоскина, не называя его по имени. Я ничего не зналъ объ этомъ: переговоры съ Фокомъ велъ самъ Булгаринъ. Въ четвертокъ, 30-го января 1830 г., прiезжаю домой къ обеду и нахожу y себя на столе конвертъ съ моимъ адресомъ: "отъ генералъ-адъютанта Бенкендорфа", подъ номеромъ и подъ казенною печатью. Въ конверте офицiальная записка съ печатнымъ заголовкомъ. "генералъ-адъютантъ Бенкендорфъ, свидетельствуя свое почтенiе его высокородiю Н. И. Гречу, покорнейше проситъ явиться къ нему немедленно".
"Прiезжаю. Бенкендорфъ встречаетъ меня серьезно словами:
- Ну вотъ, дописались! Я говорилъ, такъ не слушали. Извольте съ этою бумагою явиться къ коменданту.
- То-есть, подъ арестъ? - сказалъ я. - Да что я сделалъ?
- Вы должны были удерживать Булгарина. Извольте ехать.
- Очень хорошо, да y меня дома будутъ тревожиться моимъ отсутствiемъ, зная, что я поехалъ къ вамъ. Пошлите кого-нибудь сказать y меня, что вы оставили меня y себя обедать.
- Извольте, - отвечалъ онъ, призвалъ адъютанта и послалъ по моей просьбе, a я отправился въ Зимнiй дворецъ, къ коменданту П. Я. Башуцкому" {Н. Гречъ, "А. Ф. Воейковъ", "Рус. Старина", 1874 г., III, 639--640.}.
Одновременно былъ арестованъ и Булгаринъ... Вскоре онъ не первый и не последнiй разъ убедился въ расположенiи Бенкендорфа. Такъ, мало того, что черезъ месяцъ после ареста Булгаринъ получилъ бриллiантовый перстень за своего "Дмитрiя Самозванца", но Бенкендорфъ сделалъ ему гораздо большую услугу: выпускъ въ светъ пушкинскаго "Бориса Годунова" былъ задержанъ до выхода прежде булгаринскаго "Самозванца", и этимъ былъ данъ поводъ думать (такъ предполагалъ наивный Бенкендорфъ, ненавидевшiй Пушкина) о контрафакторскихъ склонностяхъ великаго поэта {Н. Барсуковъ,
Въ следующемъ, 1831 г., на поляхъ известнаго доноса на всехъ и на вся, поданнаго кн. А. Б. Голицынымъ, Николай I приписалъ: "Булгарина и въ лицо не зналъ и никогда ему не доверялъ" {"Рус. Старина", 1898 г., XII, 521.}. Около того же времени, на одномъ изъ дворцовыхъ баловъ, Пушкинъ, по просьбе государя, два раза произнесъ ему свою непечатную эпиграмму на Булгарина, найденную государемъ меткой. Затемъ государь спросилъ стоявшую тутъ же А. О Смирнову, читаетъ-ли она произведенiя Булгарина, на что, получивъ въ ответъ: "я глупостей не чтецъ, a пуще - образцовыхъ", сказалъ: "и я также" {"Записки А. О. Смирновой", 1895 г., ч. I, 227.}. Даже въ 1840 г. Николай I еще не зналъ въ лицо Булгарина {П. Каратыгинъ, "Северная Пчела", - "Рус. Архивъ", 1882 г., IV, 298--299.}.
Бенкендорфъ неоднократно обращалъ вниманiе кн. Ливена и гр. Уварова на выходки печати по адресу "Северной Пчелы" или Булгарина, несмотря на ихъ крайнюю сдержанность и постоянную осторожность. Не одинъ разъ цензора получали за это внушительные нагоняи.
Несколько иначе относился къ Булгарину Дубельтъ. Этотъ умный человекъ не могъ не видеть насквозь "чиновника особыхъ порученiй", прекрасно зналъ, что ему нужно, и потому съ глазу на глазъ относился къ нему всегда пренебрежительно, всячески третируя услужливо извивавшагося Фиглярина.
Въ начале 1847 года наделала много шуму баллада гр. Ростопчиной, помещенная въ "Северной Пчеле" еще въ половине декабря 1846 г., но только черезъ месяцъ понятая въ надлежащемъ смысле. По тогдашнимъ временамъ выходка ея считалась чуть-ли ни геройствомъ: до того все находилось подъ тяжелымъ ярмомъ господствующаго режима. Снаружи содержанiе баллады "Насильный бракъ" сводилось къ сетованiямъ барона-рыцаря на свою холодную и неверную жену, оправдывавшую законность своихъ чувствъ насильно заключеннымъ бракомъ. Но внутреннiй смыслъ былъ иной: баронъ символизировалъ Россiю, его жена - Польшу.
На сетованiя барона:
... Ее я призрелъ сиротою,
И раззоренной взялъ ее,
И далъ съ державною рукою
Ей покровительство мое:
Оделъ ее парчей и златомъ,
Несметной стражей окружилъ;
И врагъ ее чтобъ не сманилъ,
Я самъ надъ ней стою съ булатомъ...
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена.
* * *
Я знаю, жалобой, наветомъ
Я знаю - передъ целымъ светомъ
Она клянетъ мои кровъ и щитъ,
И косо смотритъ изъ подлобья,
И повторяя клятвы ложь,
Готовитъ козни, точитъ ножъ...
Вдуваетъ огнь междоусобья...
Съ монахомъ шепчется она,
Моя коварная жена!!!...
Жена отвечаетъ:
.. Раба-ли я или подруга -
То знаетъ Богъ!... Я-ль избрала
Себе жестокаго супруга?
Сама-ли клятву я дала?...
Жила я вольно и счастливо,
Свою любила волю я...
Но победилъ, пленилъ меня
Соседей злыхъ набегъ хищливый...
Я предана... я продана...
Я узница, a не жена!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На языке моемъ родномъ,
Знаменоваться мне мешаетъ
Моимъ наследственнымъ гербомъ...
Не смею передъ нимъ гордиться
Стариннымъ именемъ моимъ,
И предковъ храмамъ вековымъ,
Какъ предки славные, молиться...
Иной уставъ принуждена
Принять несчастная жена 1).
Орловъ призывалъ Булгарина, уверенный, что онъ, какъ полякъ, умышленно поместилъ балладу, но Булгаринъ, действительно, не понялъ ея, думая, что даетъ место личной автобiографiи Ростопчиной и темъ прiобретаетъ лишнихъ читателей среди аристократiи. Убежденный въ этомъ, Николай I сказалъ: "если Булгаринъ не виноватъ, какъ полякъ, то виноватъ, какъ дуракъ!" {A. В. Никитенко, "Дневникъ", "Рус. Старина", 1890 г., II, 373.}. Графиню же вытребовали изъ-за границы въ Петербургъ и указали на Москву, где ей и следовало поселиться...
Когда же Булгаринъ клялся всемъ святымъ, что онъ старый солдатъ и верноподданный и никогда не былъ полонофиломъ, Дубельтъ оборвалъ его:
- "Не полонофилъ ты, a простофиля!" {П. Каратыгинъ, н. с., 291.}.
Очень ценный разсказъ по этому делу находимъ y служившаго въ корпусе жандармовъ Э. И. Стогова, находившагося въ 1846 г. при кiевскомъ генералъ-губернаторе Бибикове.
"Въ Кiевъ очень часто прiезжали изъ Питера генералы, флигель-адъютанты и высшiе чины правленiя; все это являлось къ Бибикову, и каждый разсказывалъ дворцовыя и другiя интимныя новости. Вотъ что я припоминаю объ этой балладе.
"Въ Питере не поняли тайнаго смысла баллады; говорятъ, первый обратилъ вниманiе и понялъ государь Николай Павловичъ - вероятно, кто-нибудь прислужился. Тогда шефъ жандармовъ былъ добрякъ (для жандармовъ - М. Л.) "Северную Пчелу":
- Читалъ ты это?
- Когда мне заниматься этими глупостями.
- H y такъ я прочту тебе, слушай: "Старый баронъ - это я, невеста - это Польша". Государь прочелъ всю балладу, смыслъ былъ ясенъ, приказалъ хорошенько проучить того, кто напечаталъ и кто сочинилъ. Баллада была безъ подписи; литературнымъ отделомъ "Пчелы" заведывалъ Булгаринъ. Разсказывали, когда Орловъ позвалъ Булгарина и указалъ ему на стихи, Булгаринъ притворился не понявшимъ (а можетъ быть, оно такъ и было), но когда Орловъ прочиталъ и разъяснилъ, Булгаринъ, какъ полякъ - страшно струсилъ, въ оправданiе приносилъ срочную газетную работу, и несколько разъ плачевнымъ голосомъ повторилъ: "мы школьники!"
"Добрякъ Орловъ притворился (?) гневнымъ: "такъ ты школьникъ!" - хватилъ его за ухо и поставилъ y печки на колени, самъ селъ писать и продержалъ Булгарина на коленяхъ более часа, но, простивъ, сказалъ: "помни, школьникамъ бываетъ и другого рода наказанiе".
"Когда государь спросилъ Орлова, и тотъ разсказалъ подробно сцену съ Булгаринымъ, государь много смеялся и сказалъ Орлову: "ты, чудакъ, не стареешься" {Э. И. Стоговъ, его посмертныя записки, "Рус. Старина", 1886 г., X, 79--80.}.
Разсказъ цененъ, какъ иллюстрацiя отношенiй къ Булгарину гр. Орлова, когда последнему приходилось съ нимъ иметь дело лично, не черезъ Дубельта... Очевидно, милые бранятся, только тешатся...
Когда, бывало, расчувcтвованный Булгаринъ зажужжитъ въ своей "Пчеле" ужъ очень звучные дифирамбы правительству, его немедленно просятъ пожаловать къ Леонтiю Васильевичу.
- "Не смей хвалить! - гремитъ грозный генералъ. - Въ твоихъ похвалахъ правительство не нуждается!".
Когда же Фигляринъ, особенно передъ подпиской, дерзнетъ дозволить себе самую крохотную либеральную выходку... хотя бы о непостоянстве и некоторомъ вреде петербургской погоды, Дубельтъ строго ему замечаетъ:
- "Ты, ты, y меня! вольнодумствовать вздумалъ!? О чемъ ты тамъ нахрюкалъ?.. Климатъ царской резиденцiи бранишь!? Смотри!..".
Однажды Булгаринъ навлекъ на себя гневъ государя, приказавшаго Дубельту сделать ему выговоръ за какую-то заметку. Булгаринъ былъ вытребованъ.
- "Становись въ уголъ! - скомандовалъ Дубельтъ.
- "Какъ, ваше превосходительство?
- "Какъ школьникъ становится: носомъ къ стене.
Булгаринъ повиновался и полчаса простоялъ въ углу"... 2).
Но Булгаринъ зналъ, что сердце Леонтiя Васильевича отходчиво, не разъ пользовался, благодаря ему, крохами съ обильнаго етола и потому очень ценилъ браваго генерала. Однажды въ письме къ нему онъ выразился такъ: "въ одномъ обществе, где, между прочимъ, было три генералъ-адъютанта, я объ васъ говорилъ съ такимъ чувствомъ, что одинъ изъ старыхъ остряковъ назвалъ меня въ шутку Фаддеемъ Дубельтовичемъ" {М. Сухомлиновъ, "Полемическiя статьи Пушкина", "Истор. Вестникъ", 1884 г., III, 490. Некоторые неправильно приписываютъ эту остроту Герцену.}.
Постоянное третированiе со стороны Дубельта давало, конечно, Булгарину, какъ и всякому шуту, возможность более свободнаго выраженiя своихъ чувствъ въ отношенiи къ самому "le géneral Double". Изъ ихъ переписки нельзя не остановиться на некоторыхъ письмахъ.
Когда Николай I отказалъ Булгарину въ просимой имъ ссуде (25.000 руб.) на изданiе описанiя своего двадцатилетняго царствованiя, Булгаринъ пишетъ Дубельту:
- "Отецъ и командиръ!
"Я не знаю, какъ васъ называть! Милостивый государь и ваше превосходительство - все это такъ далеко отъ сердца, все это такъ изношено, что любимому душою человеку - эти условные знаки вовсе не идутъ! A я люблю и уважаю васъ точно душевно! Ваша доброта, ваше снисхожденiе, ваша деликатность со мною {Здесь курсивъ мой, остальной - подлинника.} (!) - совершенно поработили меня, и нетъ той жертвы, на которую бы я не решился, чтобъ только доказать вамъ мою привязанность!
"Но вотъ последняя моя просьба: по доброте и деликатности своей, вы изволили заезжать ко мне. Мне бы следовало немедленно явиться къ вамъ - и вотъ я на коленяхъ умоляю васъ извинить меня и по крайней мере, некоторое время, пока грусть моя несколько утихнетъ и нервы успокоятся. Я нахожусь въ такомъ раздраженномъ положенiи, что прячусь отъ людей! Признаюсь, мне не хотелось бы изъ вашихъ устъ слышать отказъ усладить горечь пилюлей. нельзя усладить! Не дело важно, но доказательство, во что меня ценятъ после 26-тилетнихъ трудовъ - вотъ, что убiйственно! {Достойно вниманiя это собственное показанiе Булгарина. Значитъ, свою службу правительству онъ считаетъ съ 1819 года, когда были изданы благонамеренно избранныя и комментированныя Горацiевы оды... Поэтому съ этого года по 1859-й считаю и я его сорокалетнюю деятельность.}. Объ одномъ прошу васъ разуверить, если бъ кто верилъ, что я поступилъ дерзновенно, обратясь въ нужде къ моему государю. Я думаю: если сочинителю "Гаврилiады", "Оды на вольность" и "Кинжала" (Пушкину - М. Л.) - оказано столько благодеянiй и милостей, если банкроту Смирдину дано взаймы 85.000 руб. сер. подъ залогъ хлама, т. е. непродающихся книгъ; если Полевому, которому самъ государь запретилъ журналъ ("Московскiй Телеграфъ" - - дана пенсiя и проч., и проч., то почему же не дать взаймы мне подъ верный залогъ именiя, за которое гр. Канкринъ давалъ сперва 300,000 руб. ассигн. для университета (именiе Карлово, близъ Дерпта предполагалось купить для Генндильгескаго института - М. Л.), не подарка. Покойный баронъ Штиглицъ далъ мне на слово 50.000 руб. асс, которые я и заплатилъ; во время процесса моего Молво далъ мне, подъ росписку, 10.000 руб. сер., чему ни имею доказательства. Я человекъ не нищiй и не безъ и весь мой авантажъ былъ въ двухъ процентахъ!!! не невозможнаго a делать нечего! Есть Богъ и потомство; быть можетъ, они вознаградятъ меня за мои страданiя... {Курсивъ мой.}. Ведь надобно же чемъ-нибудь утешаться" {М. Сухомлиновъ, н. с., 490--491.}!
"Милостивый Государь,
Леонтiй Васильевичъ!
"Программу г-на Киркора представлялъ я вашему превосходительству не для того, чтобъ испрашивать позволенiе на изданiе журнала на польскомъ языке, зная, что это принадлежитъ министру просвещенiя, который, разумеется, не дозволитъ {Журналъ, действительно, разрешенъ не былъ, въ виду изданiя уже "Тыгодника".}, но эта программа представлена мною только для сведенiя. убежденiемъ можно успокоить встревоженные умы и уязвленныя сердца въ Польше, и для убежденiя y насъ предпринимается и, вероятно, долго еще не будетъ предпринято. Отчего это происходитъ, что, не взирая на строгость меръ къ пресеченiю всехъ покушенiй противу русскаго правительства, безпрестанно появляются новыя жертвы? Отъ заблужденiя! Надобно плакать и смеяться, когда слышишь, что поляки говорятъ и что они за границею пишутъ о Россiи, не изъ злобы, но по неведенiю, по ложнымъ известiямъ и предположенiямъ. Непостижимо, что опроверженiе заблужденiй насчетъ Россiи столь же строго запрещено y насъ, какъ и самая ложь! Приказано всемъ молчать, и все молчатъ, a въ умахъ хаосъ, въ сердцахъ ядъ - просто нравственная чума! По моему мненiю, противу силою физическою, надлежало бы действовать нравственною же силою; a именно: противу лжи, добродушiемъ противъ ожесточенiя, просвещенiемъ противу насчетъ Россiи. Зная совершенно духъ и характеръ Польши, я бы взялся, подъ карою смерти, въ теченiе пяти летъ одною письменностью кiевскiй Писаревъ, о которыхъ анекдоты гораздо занимательнее и ужаснее Парижскихъ тайнъ. Но какъ мое дело сторона, то и я молчу, a зная ваше пламенное, неутомимое и безпрерывное стремленiе къ добру, васъ о предпрiятiи г-на Киркора, въ которомъ нашелъ то же искреннее желанiе къ примиренiю и соединенiю Польши съ Россiею, которое и меня одушевляетъ, предоставляя, впрочемъ, этотъ подвигъ Провиденiю"!
"Пользуюсь симъ случаемъ, чтобъ повторить вашему превосходительству чувства глубокаго уваженiя и душевной привязанности, съ коими навсегда пребываю
вашего превосходительства
милостиваго государя
Фаддей Булгаринъ.
"Qui ne fut rien,
"Pas même académicien!"
Въ post scriptum'е прибавлено:
"Слышалъ я, что разсказываютъ русскiе чиновники министерства внутреннихъ делъ, возвратившiеся изъ Лифляндiи, - и знаю наверное, что тамъ происходитъ. Разсказы эти такъ же далеки отъ истины, какъ земля отъ солнца! Есть Богъ, и "сердце царево въ руце Божiей". Вотъ одна надежда и утешенiе!
Отецъ и Командиръ!
"Знаю я, что литературу и цензуру почитаютъ y насъ хуже дохлой собаки, a литераторовъ трактуютъ, какъ каторжниковъ. Но я, ради Бога, прошу васъ показать прилагаемое маранье графу Алексею Федоровичу (Орлову - Это человекъ - Ессе homo! Остальное, хоть бросьте.
"Верный до гроба и за гробомъ и преданный душою
Ф. Булгаринъ" 3).
Дубельтъ зналъ, конечно, что Булгаринъ не только не успокоитъ поляковъ, но и совсемъ испортитъ начатый еще съ 1830 года курсъ политики по отношенiю къ Царству Польскому, и потому не далъ этому хвастливому предложенiю никакого движенiя. Графъ Орловъ, надменный и высокомерный, почти не допускалъ къ себе на глаза Булгарина.
"Северную Пчелу"; темъ более, что онъ уважалъ Греча. Впрочемъ, въ ней онъ распоряжался, какъ y себя дома, будучи и цензоромъ, и покровителемъ, даже определялъ сотрудниковъ "на места" въ редакцiи...
1) "Сев. Пчела", 1846 г., No 284.
2) П. Каратыгинъ, "Бенкендорфъ и Дубельтъ", "Истор. Вестникъ", 1887, X, 168.
3) н. с., 491--498. Курсивъ подлинника.